«Хочу быть русским…»
9 октября 2012 02:35
Олег Комолов
Рассказ советской женщины Л. Даринской, жившей со своей семьёй в Австралии, о настоящем патриотизме (1963 год).
Мы живём в маленьком городке на северо-западе Австралии. Мы — это мой муж Ян — поляк, я — русская и наш сын Эдди.
Нам хочется, чтобы наш мальчик вырос настоящим человеком, честным и трудолюбивым. Но добиться этого здесь не так-то просто. Сын растет, и жизнь то и дело подбрасывает все новые и новые проблемы, связанные с его воспитанием, раз от разу сложнее. Не одну ночь провели мы с Яном без сна в думах о сыне и не на все, однако, находили ответ. Наверное, подобное происходит во многих семьях.
Дело в том, что наш сын плохо говорит по-русски, вернее сказать, совсем не говорит. Я много рассказываю ему о своей Родине. Мы с ним любим русские песни, вместе читаем письма от бабушки, которая живет в России… Но этого, конечно, мало, ведь в семье между собой мы говорим только по-польски.
Когда Эдди подрос, он все чаще стал спрашивать меня:
— Мама, ты русская? Значит, и я наполовину русский? Ты хочешь, чтобы я научился говорить по-русски?
— Конечно, сынок.
— Мне очень хочется быть русским!
— А почему тебе как хочется быть русским?
— Потому что русские разгромили фашистов, потому что они самые лучшие спортсмены в мире, потому что Россия большая, ее все знают, и о ней много говорят.
Когда такой разговор возник в первый раз, у меня даже защемило сердце. Я взяла руки мальчика в свои, пристально посмотрела на него, как будто увидела в первый раз после долгой разлуки. Только что передо мной был мой малыш Эдди, а теперь я вижу подростка, которого волнуют первые сложные проблемы.
Через несколько дней Эдди вернулся к этому разговору.
— Мы будем говорить с тобой по-русски, — пообещала я сыну. — А потом ты ведь можешь говорить по-русски с Виктором.
— Виктор стесняется разговаривать по-русски на улице и в школе.
— Почему? Ведь он русский!
Эдди беспомощно посмотрел на меня.
— Он не говорит никому, что он русский.
— А ты? Не боишься сказать, что мать у тебя русская?
— Нет, нет! — с жаром выпалил мальчик
— Мне очень хочется быть русским!
Мы с сыном по-настоящему занялись изучением русского языка — говорим между собой только по-русски, в доме появились русские пластинки.
Когда у нас в городке демонстрировался советский фильм «Тихий Дон», мы все вместе в выходной день отправились в кинотеатр. Эдди и Яну было трудновато — они плохо понимали. Но я старалась им подробно все разъяснять. Эдди был в восторге:
— Мама, у нас в школе некоторые говорят, что у русских нет хороших фильмов. Вот я им расскажу, какой фильм я видел!
Это были счастливейшие дни моей жизни. И вдруг однажды произошло вот что.
У Эдди есть школьный товарищ Виктор Шалодей. Эдди по-мальчишески восторженно относится к нему. Я не мешаю их дружбе — Виктор хороший мальчик. Ребята обычно все время проводят вместе: вместе бегут в школу, вместе читают приключенческие книжки, вместе ходят на спортивную площадку. Оба мечтают стать моряками.
Но недавно Виктор стал членом кружка молодых скаутов. Эдди очень скучал один и стал просить отца разрешить и ему записаться в кружок.
Ян осторожно относится к подобным организациям, но Эдди уж очень просил. И вот мы решили пойти на праздничный вечер казаков, где с песнями и плясками должны были выступать скауты.
Нарядно украшенный зал, столики, расставленные вдоль стен и накрытые белыми скатертями, произвели на нас приятное впечатление торжественности. По залу то и дело пробегали мальчики и девочки в русских и украинских костюмах, а некоторые — те, что постарше, — даже в черкесках. Кругом слышалась русская речь. Нам с Эдди казалось, что это сон, сказка…
Но вот зазвучала мелодия лихого трепака, и четыре пары в ярких костюмах понеслись в удалой пляске.
— Мама, папа, как хорошо! — прошептал Эдди, глаза его горели, казалось, он хотел запомнить каждое движение танцоров.
Потом на сцене появились мальчики в черкесках…
Когда утихли последние звуки кабардинки, Ян, обычно такой молчаливый и сдержанный, поднялся и вместе со всеми начал горячо аплодировать, повторяя: «Браво, браво!»
Эдди был словно вне себя. Он обнял отца и умоляюще повторял:
— Хорошо! Правда, хорошо, папа? Ты хочешь, чтобы я тоже так танцевал? Ты разрешишь мне записаться в скауты?
— Ну, зачем, Эдди? — нерешительно промолвил Ян. Категоричности в его голосе не слышалось. — А с кем надо поговорить?
— Это можно узнать здесь, на вечере, — вставила я.
— Я побегу спрошу у Виктора, кто главный, — заторопился Эдди.
— Господа! — Вдруг резко прозвучал чей-то неприятный голос.
В зале стихло. Невысокий толстенький человек продолжал со сцены:
— Заканчивая самодеятельную часть нашего вечера, разрешите представить вам неутомимого деятеля русского сотрудничества в нашем городе, организатора и руководителя юных скаутов Афанасия Ивановича Воронцова.
Под рукоплескания публики, раскланиваясь направо и налево, на сцену вышел здоровяк средних лет. «Это, наверное, руководитель», — решила я.
— Господа, сердечно благодарю за ваше приветствие… Я, в свою очередь, желаю напомнить вам, господа, что нашим долгом, нашей святой обязанностью является везде и всюду обличать коммунистическую пропаганду, раскрывать глаза тем, кто еще верит в коммунистические сказки…
Я окаменела. Мне казалось, что-то должно произойти.
— Мама, мама, — теребил Эдди, все еще радостно возбужденный, — о чем он говорит? Я не понимаю, мама!
— Хорошо, что ты не понимаешь, сынок, — как в лихорадке шептала я. — Этот дядя говорит непонятные вещи …
Ян недоуменно смотрел на меня — видно, я очень изменилась в лице. Честно говоря, я тоже плохо понимала, что говорил со сцены этот верзила. Слышала только отдельные слова: «Россия», «освобождение» …
Трудно передать словами мое состояние. Рой мыслей возник в голове. «Господи, не бред ли у меня? — спрашивала я себя. — Неужели все эти люди такие же, как он? Неужели здесь нет никого, кто бы защитил Родину, честь русского человека? Как этот человек может называть себя русским? Как можно доверять ему воспитание детей? Зачем мы сюда вообще пришли?»
Наверное, у меня полились слезы, потому что Ян испуганно протянул мне платок, а Эдди смотрел вопрошающе и растерянно. Мне хотелось скорее уйти. «Неужели все здесь такие?»
Оркестр заиграл старинный вальс, закружились пары…
— Мама, вон Виктор с отцом идет, — осторожно тронул меня Эдди.
— Добрый вечер, господа, — раскланялся Шалодей, — сыновья наши давно хотят, чтобы мы познакомились. Сегодня, мне кажется, вполне уместно удовлетворить их желание. Если вы не против, конечно, Шалодей, — представился он, протягивая руку.
Мы познакомились.
— А вы, кажется, совсем одни?
— Да, у нас здесь нет знакомых.
— Пожалуйста, пройдемте к нашему столу. Он, правда, несколько на отшибе, за буфетом, но компания у нас веселая.
— Мы с сыном не говорим по-русски, — виновато заметил Ян, — нам будет не совсем удобно, да и жене, вероятно, тоже.
— Ну что вы, не беспокойтесь об этом, — засуетился Шалодей и, подхватив меня под руку, повлек к столу.
Нас познакомили со всеми по очереди, в том числе и с мадам Шалодей, усадили за стол. Виктор и Эдди отошли к сцене и о чем-то оживленно разговаривали. Я сидела, как на горячих угольях.
— Ну как вам понравился вечер, мадам? — начал разговор Шалодей.
— Мне пока трудно судить, — замялась я.
— А вам? — повернулся он к Яну.
— О! Очень хорошо танцевали, очень хорошо! — Ян старался как можно лучше выговаривать русские слова.
К столу подошел давешний оратор — Воронцов. Все засуетились, стали заискивающе приглашать его к столу, наперебой хвалить вечер.
Воронцов с достоинством поблагодарил за приглашение. Он напомнил, что в следующее воскресенье в церкви состоится панихида по погибшим власовцам, а после службы в прицерковном зале будет доклад с последующим выступлением наших скаутов.
— Пожалуйста, господа, постарайтесь все присутствовать. Желательно, чтобы было как можно больше молодежи. А ты, Витя, получше подготовь свою декламацию, — бросил он мальчику.
— Я уже выучил, Афанасий Иванович.
— А ну, продекламируй, мы послушаем, — зашумела компания за столом.
Виктор вопросительно взглянул на Воронцова, тот слегка кивнул головой.
— Власовцам, — начал Виктор. И полились напыщенные слова. Я с ужасом смотрела на мальчика, который так самозабвенно прославлял страшное, отжившее, мертвое… В памяти всплыли картины детства, школьные годы, вечера самодеятельности. Ведь тогда тоже декламировали стихи, но сколько в них было чувства, задора, жизни! А тут… Мне показалось, что я почувствовала запах ладана. Я подняла голову и внимательно посмотрела на каждого из сидящих за столом. Что же чувствуют они? Сидящий за противоположным концом стола молодой мужчина лет двадцати шести нервно мял папиросу — ему было явно не по себе. Некоторые слушали с умилением, даже с восторгом! Когда Виктор кончил, все начали шумно хвалить мальчика и говорить комплименты его родителям. Раздались тосты:
— За подрастающее поколение!
— За торжество святой правды!
— За возрождение России!
— Я предлагаю, господа, поднять тост всем вместе, а то вот некоторые скучают за этим столом, — наклонился ко мне Шалодей. — А мне кажется, — продолжал он, поднимаясь со стула, — они не должны скучать в нашем кругу. Наша святая обязанность — привлечь их в наше общество, помочь их сыну, не знающему русского языка, не только научиться говорить по-русски, но и проникнуться нашими идеями, нашими стремлениями… — он говорил с заметным воодушевлением.
Горячая ненависть к этим людям словно обожгла меня. Я лихорадочно подбирала слова, чтобы высказать им все. «Я заставлю их выслушать меня! А может, меня и поддержат, — я с надеждой посмотрела на противоположный конец стола. — Только бы не расплакаться. Я должна быть сильной. Только пять минут, неужели я не смогу выдержать пять минут?» Мои мысли прервал Шалодей, назвавший нашу фамилию. Он, очевидно, кончил речь.
— Вы, конечно, присоединяетесь к общему тосту?
— Да, мы выпьем за Россию, — сказала я, с трудом поднимаясь со своего места. — я прошу присутствующих уделить мне минуту внимания. Хочу кое-что уточнить…
За столом притихли насторожились.
— Я не против того, чтобы выпить за подрастающее поколение. Но мне кажется, кто- то ошибся, предлагая тост за возрождение России. Очевидно, хотели сказать: за возрожденную Россию. Ибо наша Родина, наша Россия, действительно возродилась из нужды, нищеты, разрухи. Неграмотная, отсталая прежде Россия стала передовой страной мира.
За столом начали перешептываться.
— Я не хочу вам портить настроение, господа, но мне просто стыдно перед мужем, перед сыном!.. Мне стыдно, что вы называете себя русскими и говорите свои грязные речи по-русски. Какое счастье, что мой мальчик не понимает их, и вы не сумеете исказить его светлое представление о моей Родине! Я первый раз в жизни радуюсь тому, что мой сын не знает русского языка и не понял ваших грязных слов, подлой клеветы, вашей бешеной жажды уничтожения всего того, что так дорого добывал двухсотмиллионный советский народ. Вы уже мертвецы, а мой народ будет жить вечно!
За столом поднялась возня, шепот перешел в громкий говор, крики. Я чувствовала, что перестаю владеть собой, что сейчас скажу какую-нибудь резкость или, еще хуже, расплачусь. Я почти крикнула:
— Я пью за мою цветущую молодую Отчизну! За всех тех, кто на всех языках мира желает моей любимой России, ее талантливому и миролюбивому народу успехов в строительстве новой жизни.
Что тут началось за столом!
— Какой скандал! — шипела мадам Шалодей.
— Да это красные! — кричал кто-то.
— Молодая была, не успела Сибири хлебнуть!
И вдруг все эти вопли перекрыл негромкий, но властный окрик:
— Что, неприятно слушать, господа? Эх, Вы, иуды! Сами по уши в грязи сидите, так нечего ею других обливать! — Молодой человек с противоположного конца стола поднялся и с двумя рюмками в руках подошел ко мне. — За ваши слова! За такие слова грех не выпить. Вы разрешите? — обратился он к Яну. — Разрешите выпить за вашу жену и за то, что она нашла смелость высказать вслух то, что другие таят только в себе.
Мы чокнулись. Неожиданно громко заиграл оркестр. Эдди испуганно прижался ко мне.
— Что случилось, мама? — тревожно спросил он по-английски.
— Пойдем, сынок, домой. Здесь нам нечего больше делать. Я тебе дома все объясню.
Мы вышли из-за стола и направились к выходу. Пока Ян искал мое пальто, я наблюдала за тем, что творилось в зале. Удивительно, но, казалось, никто и не заметил нашего ухода. Все спорили, ссорились между собой…
— Ишь, как разъярилось стадо! Вот-вот сожрут один другого. Пауки в банке, — усмехнулся наш новый знакомый. Он тоже покинул эту «компанию».
— Ну, за что они на меня так налетели?
— Им просто страшно смотреть правде в глаза!
— А чего же они тогда между собой скандалят? Между собой-то они, вероятно, заодно?
— Где там заодно! Да у них общее — только страсть к деньгам. Вот и грызутся, как собаки. А может, они нового императора на российский престол выбирают? — Он лукаво подмигнул нам.
Мы дружно расхохотались. Немножко спало нервное напряжение, и весь остальной путь прошел в задушевной беседе. Александр — так назвался наш знакомый — проводил нас до дому, сердечно попрощался.
А перед тем как лечь спать, ко мне подошел Эдди.
— Мама! А мне можно и дальше дружить с Виктором? Ведь он хороший. Он не такой, как они?
— Можно, сынок. Только пусть он приходит к нам, а ты не ходи туда. «Если мальчик не совсем отравлен, может, нам удастся спасти его душу от растления», — подумала я.
— А как же с кружком? Я очень хочу быть русским, мама!
— Вот что я скажу тебе, сынок. Если ты будешь любить родину своей мамы, нашу Россию, будешь честен и трудолюбив, вырастешь настоящим человеком, то ты будешь русским, в какой бы стране ты ни жил.
Вот и все, что я хотела рассказать. Возможно, я в чем-то и неправа. Но о том, что произошло на вечере, я не жалею.
