РЫЧАЖОК
Проблема стимулирования
труда стала проблемой только тогда, когда труд стал объектом эксплуатации. В
родовом обществе такой проблемы быть просто не могло. Когда каждый человек и
представить себя не мог вне рода, все его члены трудились добросовестно. Потому
что каждый знал, что работая на род, он работает на себя.
В
рабовладельческом обществе стимуляция труда была примитивной, как и само
тогдашнее общество. Рабы трудились под страхом наказания, тяжесть которого
зависела не столько от их труда, сколько от цены на них. Если, допустим, в
Древнем Египте или в Ассирии рабов убивали за малейшую оплошность, то в Афинах
смертью рабов почти не наказывали. Дело тут было не в демократическом
устройстве Афин и не в некоей «врождённой гуманности» афинян. Просто рабы в
Афинах стоили дороже.
Феодальный
строй держался уже не только на грубой силе, к тому же ограниченной законом –
убить крестьянина феодал не имел права. У феодалов для крестьян был более
действенный стимул – духовное угнетение.
Крестьянам внушалось, что они во всём должны быть покорны феодалам.
Характерно, что если в рабовладельческих государствах не особо заботились о единстве
религии угнетателей и угнетённых, то в феодальных за этим строго следили.
Первое, что делали завоеватели – это обращали население страны в свою веру.
Вопреки распространённому мнению, Россия здесь не была исключением. Здесь тоже
считалось, что на православного помещика должны работать православные
крепостные, на мусульманского бая или султана – мусульманские шаруа, на
языческого князька – языческие крестьяне.
Капиталистический
строй установил свою дисциплину – дисциплину голода, по меткому выражению В. И. Ленина. Стимулы к
труду при капитализме – экономические. Для пролетариев это – страх перед
увольнением, для мелкой буржуазии – страх перед разорением.
Но, по мере
роста производительных сил и для пролетариев, и для мелких буржуа безработица
из стимула к труду превратилась в свою противоположность. Для мелких буржуа –
потому, что судьба предприятий больше зависит не от их труда, а от конкурентов.
И наверх в конкурентной борьбе поднимается не тот, кто наиболее трудолюбив,
талантлив и умён, а тот, кто наименее порядочен.
А что касается
пролетариата, то для него безработица – ещё менее стимул к труду. Отлично
иллюстрирует это положение письмо бельгийских горняков А. Стаханову. В
частности, они писали: «Мы не вздумаем применить Ваш опыт здесь. На королевских
шахтах немало безработных, и если каждый будет добывать вдвое больше, он
поставит под удар товарища».
Все
перечисленные способы стимуляции труда в наше время утратили свою
эффективность. Не только потому, что основаны на страхе. Они – индивидуальны,
обращены к каждому работнику по отдельности. Между тем, общественный характер
производства вступил в противоречие не только с частной формой присвоения
продуктов труда, но и с системой стимуляции труда. По мере того, как
производство становилось массовым, Требовались уже не индивидуальные, а
коллективные стимулы.
Какие же
коллективные стимулы могут быть на производстве? Рассмотрим 2 ситуации. В
первой – предприятие целиком и полностью принадлежит некоему хозяину, он и решает
всё – какие внедрить разработки, кого наградить, кого уволить и т. д. Ему
принадлежит вся прибыль, и решает, куда какие средства пустить, только он. Во
второй ситуации – все вопросы, относящиеся к тому или иному цеху, решает
общецеховое собрание, а вопросы, относящиеся ко всему предприятию – общее
собрание. На каком предприятии рабочие трудятся лучше? Ответ, думаю, однозначен:
на втором!
В одном из
номеров нашей, актюбинской газеты «Эврика» была помещена статья, в которой, в
частности, говорилось, что в 20-е-30-е годы рабочее время использовалось крайне
нерационально. Много, мол, времени тратилось на собрания. Даже цитата
приводилась из тогдашнего культового автора, Павленко: "Собрание шло уже
пятый час».
Ни «Эврика»,
ни другие буржуазные газеты развивать эту тему дальше не стали, побоялись.
Всё-таки не перевелись у нас ещё, вопреки стараниям власти, люди с критическим
мышлением. И эти люди могут подумать: как же так, рабочее время использовалось
нерационально, а умудрились поднять ВВП в три раза, создать с нуля целые отрасли
производства? На самом деле именно они, производственные собрания, придавали рабочим
чувство хозяина. Рабочие знали, что от них зависит – уволить ли Иванова,
принять ли новые станки, куда пустить брак, пойти ли на эксперимент с
разработками Петрова? Знали они и то, что кто хозяин на производстве – тот
хозяин в стране. И делали всё, от них
зависящее, чтобы их страна, страна, принадлежащая им, поднималась.
Другой
коллективный стимул к труду – уверенность, что никто не получает сверх своего
труда. Он был задействован в СССР в 20-30-е годы. Я имею в виду партмаксимум.
Творцы нового
редко представляют себе, во что превратится их детище. Французский садовник
Жозеф Менье изготовил металлический каркас, залил бетоном и продал немецкой
строительной фирме своё изобретение – лёгкую и прочную цветочную кадку. Он и не
подозревал, что продал не цветочную кадку, а одно из величайших изобретений 19
века – железобетон, произведя тем самым революцию в строительном деле.
Принцип, согласно
которому должностное лицо не может получать больше среднего заработка
квалифицированного рабочего, был введён в 1918 году. Введён он был
исключительно для того, чтобы руководство страны не переродилось, не
почувствовало себя господами и хозяевами. И, может быть, для того, чтобы во
власть не проникали любители «красивой жизни». Никаких других задач перед
партмаксимумом не ставилось. Но, тем не менее, именно он стал тем маленьким,
незаметным рычажком, благодаря которому страна совершила рывок вперёд.
Но, скажет
иной обыватель, на Западе тоже ведь чиновники живут скромно. Редкое либеральное
издание обходится без красочного описания того, как скромно живут представители
власти в Америке и в Западной Европе.
Всё так. И,
тем не менее, стимулом к труду на Западе это если и является, то только для
иммигрантов. Они привыкли видеть в чиновниках хозяев страны, основных её
эксплуататоров. Может быть, это – одна из причин того, что иммигранты на Западе
работают лучше. Коренные же европейцы и американцы знают, что чиновник в их
странах – не хозяева государства, а слуги хозяев. А хозяева там – крупные
капиталисты. Свою прибыль они хранят в строжайшей тайне, за разглашение которой
предусмотрена гражданская ответственность. Скрывают они и размеры зарплат
управленческого персонала. Да и рабочие во всех капиталистических странах
получают зарплату в конвертиках, чтобы не знали они о её размерах друг у друга.
Получается, что о вкладе друг друга и управленческого персонала в производство
рабочие знают, а заработок знают только свой. Могут они быть уверенными в том,
что никто не получает сверх своего труда? Нет, конечно.
Отмена
партмаксимума в 1937 году была ошибкой, но на народе она сразу не сказалась.
Люди ещё долго работали не за страх, а за совесть. Особенно во время войны,
когда у людей резко обострилось чувство принадлежности к единому народу.
Эти способы
стимулирования труда – задействование чувства хозяина и уверенность, что никто
не получает сверх своего труда – могли быть задействованы только вместе. Подневольному
человеку, от которого на предприятии ничего не зависит, всё равно, кто сколько
получает. А если люди, работающие на предприятии, не знают ни о его прибыли, ни
о зарплате руководства, ни даже о начислениях друг друга – ни о каком коллективном
контроле не может идти и речи.
Как не может
идти и речи о действии этих стимулов в капиталистическом государстве.
Алеся
Ясногорцева.
Член
Актюбинского горкома КНПК.
Журнал
«Идеи», № 2, 2012.
| 
